Вадим Григорьевич Ступаченко, сын одоевской учительницы Глафиры Васильевны Ступаченко, своё детство и юность провёл в Одоеве. Позже, работая учителем в Москве, ежегодно с семьёй  приезжал  на лето к матери в посёлок, который очень любил.

В 1995 году, незадолго до своей смерти, под впечатлением происходящих в стране событий написал эти воспоминания, фрагменты которых предлагаем читателям.

Когда началась Великая Отечественная   война, я жил в Одоеве со своими тётями Софьей Васильевной Благонравовой (Никольской), преподававшей немецкий язык в Одоевской средней школе, и Варварой Васильевной Никольской, ранее работавшей учительницей в Орловской гимназии. Мать моя, Глафира Васильевна Ступаченко (Никольская), преподавала немецкий язык в Московской школе № 330 и была классным руководителем у Игоря Чкалова, сына прославленного лётчика В.П. Чкалова.

Могли ли мы, мальчишки, начавшие учиться в 1940-м году, подумать, что когда-нибудь такое может произойти через пятьдесят лет в нашей стране?

Помню, как солнечным утром конца августа 1941 года я проснулся из-за того, что в соседней комнате шёл приглушённый разговор. Я услышал голос матери, которая несколько дней назад уехала на работу в Москву. Почему она вернулась?  Война шла второй месяц, но бои шли где-то далеко. Мы, мальчишки, даже предположить не могли о тяжёлом положении на фронте. В своих рисунках я отображал победы нашей доблестной армии согласно услышанному по радио и своей фантазии.  А здесь такой разговор.

-  Глаша, как в Москве? - спросила тётя Варя.

-  Знаешь, Варя, начались бомбёжки. Москвичи при приближении фашистских самолётов прячутся в бомбоубежищах, а молодёжь дежурит на крышах и сбрасывает или тушит песком зажигательные бомбы. 

Бывает очень страшно. Занятия в школах начинаться не будут, детям и учителям предложили выехать из Москвы в безопасные районы к родным. Поэтому я и приехала.

- Что же делать нам, если немцы придут и в Одоев ?

- Никто в Одоеве не знает, что я преподаю немецкий, меня не тронут, Коля работает в  финотделе, ему тоже опасаться нечего, – сказала мама, - а тебе, Соня, лучше уехать, тебя они в покое не оставят.

- Никуда я не поеду, не могу же я оставить друга, у него всю пасеку разграбят, – запальчиво ответила т. Соня.

После переговоров решили на случай боёв в Одоеве временно укрыться у знакомых в деревне Безлепкино. Так война стала реальностью для нашей семьи и для меня. 

Через несколько дней везде пели «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой …». Бодрящие звуки музыки и возвышенные слова вселяли в души слушателей уверенность, что скоро враг будет разбит. Отец Николая сказал: «Разбили белофиннов, разобьём и Гитлера!». Через несколько дней его призвали на фронт, а жена и четыре сына стали ждать вестей о победах нашей армии.

Тем временем через Одоев стали гнать гурты скота. Из западных районов перегоняли коров, овец, молодняк. В воздухе стояли клубы пыли, запах навоза и молока. Гуртовщики предлагали бесплатно брать молоко и даже ослабевших животных. Возможно, кто и брал, но в нашей семье опасались, как бы потом за это не спросили. У всех в памяти ещё был страшный 37 год, когда моего отца по доносу сослали в лагеря, где он и умер. В 1956 году реабилитировали, а человека не стало. Матери  тогда много пришлось пережить. 

Первого сентября занятия в школе не начинались, все ученики  и учителя работали на полях совхоза, стараясь убрать урожай. В начале октября через Одоев потянулись наши отступающие части, часто разрозненные, иногда без оружия. Было ясно, что задерживать врага перед Одоевом никто не собирается.

В середине октября был холодный сумрачный день, над городом нависли серо-синие осенние тучи. Мы с друзьями возвращались из-за реки домой. На мосту встретили жителей Нижнего Посада, которые нас заставили бежать домой, т.к. немцы уже заняли Стрелецкую слободу. Не помня себя, мы вбежали на Соборную гору и разбежались по домам, где нас ждали возмущённые родители. Все со страхом ждали врагов, но в этот раз кто-то распустил панический слух, их ещё не было. К вечеру целая ватага местных ребят собралась у бывшего казначейства и с тревогой наблюдала отход наших последних бойцов по тульской дороге.

Каждый задавал себе вопрос – почему же они бегут, а не защищают город?  Ответа не находили.

Из разговоров взрослых я узнал, что в городе началась полная неразбериха, безвластие. Так, заведующий роно А.А. Черкасов погрузил на школьную лошадь своё имущество и отправился по дороге на Крапивну. Перед этим привёл свою корову к моему дяде Коле (Николаю Васильевичу Никольскому) с просьбой сохранить её. На вопрос дяди, как же он убережёт её при немцах, ответил, что он беспартийный, как-нибудь выкрутится. Вернулся он из «партизан» только после освобождения посёлка.

Ночью начались пожары. Горели почта, сушильный завод, электростанция. Склады, магазины, учреждения подверглись разграблению. Из соседних деревень тащили всё, что можно было унести. Мы с ребятами зашли в районную библиотеку. Полки были унесены, а книги валялись на полу в грязи. Решили хотя бы часть их спасти. Сбегали за мешками и уносили домой самые, по нашему понятию, ценные книги. Ходили за ними несколько раз. После освобождения посёлка всё, что удалось сохранить, вернули обратно.  

Немцы появились только к вечеру. Сначала разведка, потом основные части. Начался грабёж населения. К нам ворвались два немца и бросились к буфету, забрав сахар, конфеты, печенье. Другие рылись на кухне, требовали масло и яйца. Все перепугались, а тётя Соня заговорила с ними по-немецки, что их образумило и они ушли. Потом ещё приходили другие. Я спрятался в соседней комнате и всё видел.

Через день к нам пришли несколько женщин и от имени коменданта потребовали, чтобы моя мама шла работать переводчицей. Кто им о ней сообщил, неизвестно. Мама наотрез отказалась, ссылаясь на то, что разговорный язык знает плохо. Тогда вместо неё согласилась идти т. Соня, чтобы попытаться как-то защитить население от разграбления. Она была смелым и справедливым человеком, за что и поплатилась.

Работая в комендатуре, она заступалась за врачей, над которыми возникла опасность со стороны немцев, например, за Н.К. Томашевича. Это был всеми уважаемый врач, безотказно посещавший больных на дому, никогда не брал денег за визиты, а некоторым сам давал деньги на лекарства. Ещё она защитила детей заведующего аптекой  В.Я. Якобсона, который погиб на фронте в 1941 году. По чьему-то доносу от дочерей, как евреек, требовали ходить посередине улицы с белой повязкой и сионистской звездой на рукаве.

Тётя Соня объяснила коменданту, что мать их, Инна Ивановна, русская, очень уважаемый в городе человек.  Приказ был отменён, а семья спасена от такого унижения.  Однажды в дом зашёл немецкий офицер и увидел, что я нарисовал, как советский самолёт сбивает немецкий. Мама страшно испугалась, но он потрепал меня по голове и сказал, что у неё хороший сын и патриот своей Родины, т.к. рисует победы своей армии. Оказалось, что это принудительно мобилизованный в немецкую армию чех, противник войны. В семье долго его вспоминали и желали вернуться к себе живым. 

В первые дни оккупации в Одоеве появились бойцы, не успевшие отойти со своими. Несколько человек немцы расстреляли на пустыре возле больницы. Возможно, расстреливали и в других местах. На нашу Пролетарскую улицу возвратились три человека: Александр Васильевич Сахаров со своим комиссаром и другой Сахаров, что  жил у пруда. Все были ранены, при этом комиссар дотащил своего командира роты старшего лейтенанта А.В. Сахарова.  Они прятались в бомбоубежище в конце сада до освобождения. Никто из соседей их не выдал. А второго Сахарова соседи выдали. 

Моей т. Соне стоило большого труда доказать, что он простой солдат и был «насильно» мобилизован в армию. Его оставили в живых. Уже в 1984 году этот старик подошёл ко мне возле дома и горячо благодарил Софью Васильевну за спасение своей жизни.

В Одоеве водопровода не было, поэтому своих лошадей немцы на водопой водили на реку. Для этого часто привлекали мальчишек из соседних домов. Нам это было интересно. Мыслей о том, что мы помогаем врагу, не возникало, ведь это были просто животные.

Работая в комендатуре,  т. Соня знала то, чего не знали другие жители. Дома она кое-что рассказывала. Вместе с немцами в Одоеве появился некто Ластовский и начал  агитировать за создание местного «самоуправления», чтобы навести в городе какой-то порядок. Появился начальник полиции Гришин и молодые парни «полицаи», набранные из местных хулиганов. Они ходили с белыми повязками и с оружием. 

Всем бывшим служащим принесли повестки с требованием возвратиться на свои рабочие места. Мой д. Коля под предлогом болезни решил отказаться, но жена его настояла, чтобы он тоже вышел, т.к. если его место займут, то нам нечем будет жить. Пришлось согласиться. Когда Ластовский принёс коменданту на утверждение схему «самоуправления», то нарисовал на ней знак свастики. Комендант с возмущением зачеркнул его со словами: «А это ещё зачем?». 

Проработало это «самоуправление» всего один месяц. За это время открыли частные магазин, парикмахерскую, аптеку, наладили выпечку хлеба, торговлю  на рынке, заработали электростанция, поликлиника. Провели собрание учителей и просили коменданта разрешить занятия в школах. Занятия начались и проводились по тем же программам и учебникам, что и при Советской власти, только увеличили количество часов немецкого языка, а в учебнике истории замазывали некоторые страницы и портреты. Директором средней школы назначили любимого учениками учителя физики Владимира Михайловича Постникова, а директором Козловской школы, где я учился, - моего учителя Василия Николаевича Сахарова. Дети голодали, поэтому удалось организовать для них дополнительное питание. На большой  перемене за отдельную плату каждому выдавали по кусочку чёрного непропечённого хлеба, который казался лакомством, дома и такого не было. Занятия продолжались всего один месяц.

В начале ноября в нашем доме поселился немецкий офицер, который через несколько дней отмечал свой день рождения. Его денщик притащил с сушильного завода бочонок с яблочным пюре с сахаром, разные продукты и много мяса. Его варили солдаты в большом котле на костре, который разожгли во дворе. 

Неожиданно со стороны Анастасова появился наш самолёт. Немцы с ужасом попадали на землю, а мы с товарищем с соседнего двора, пренебрегая опасностью, начали махать руками. С самолёта не стреляли, а сбросили листовки. Немцы опомнились и начали стрелять, но было уже поздно, самолёт невредимым улетел в сторону леса Карин. 

В листовках писали, что Москва стоит, что 7 ноября был военный парад. Люди после этого воспряли духом, надеясь на скорое освобождение, а то немцы всё время твердили «Москва -  капут».

Однако «капут» пришёл фашистам. В начале декабря по крапивенской дороге потянулись на запад вначале обозы, а потом и воинские части со стороны Тулы. Стала слышна артиллерийская канонада. В один из вечеров пришла т. Соня (она перешла жить к своему другу, чтобы спасать его имущество от немцев) и сказала, что немцы разбиты под Тулой и отходят к Орлу. Через некоторое время за ней приехал начальник полиции Гришин и стал уговаривать её бежать, иначе наши всё равно расстреляют. Т.Соня категорически отказалась, сказав, что преступлений не совершала и не боится ответственности.

В отличие от наших, немцы не собирались оставлять Одоев без боя. В крайних домах размещали огневые точки, в Захлевне поставили артиллерию. В нашем доме разместился взвод солдат, а мы втроём ютились в одной маленькой комнатке. Боясь надругательства, мама и т. Варя надели на себя рваную и грязную одежду, лица выпачкали. Это их спасло. 

На веранде выбили раму и поставили миномёт, а накануне боя нас выгнали из дома на мороз. Я забыл свою сумку с учебниками и хотел вернуться, но офицер на меня закричал и буквально выбросил на улицу. Мама боялась, что он меня застрелит. Схватив узелок с какими-то вещами, мы пошли к соседям Андреевым, но там нас встретил офицер с пистолетом, направил его на маму и потребовал убираться. Как же я дико закричал!  

- Что вы делаете? - сказала мама по-немецки. 

Это его смягчило, пистолет опустил.  Мы выскочили из этого дома и побежали на другую сторону улицы в дом Воробьёвых, где немцев не было. Нас пустили переночевать, но прожили мы у них всё время боёв до освобождения, после чего перешли к соседке О. Андреевой, у которой прожили весь январь.

В день освобождения города начались немецкие бомбёжки и продолжались целую неделю. Целями были проходящие воинские части и госпитали с ранеными. В них, к счастью, не попали, но несколько домов были разбиты, пострадали мирные люди. Среди них была моя одноклассница, с которой я даже сидел за одной партой, – Маша Погожева. Мне было трудно понять, что её нет.

Однажды при очередном налёте мы с мамой чуть не погибли. Вместо того, чтобы бежать в щель-бомбоубежище, мы почему-то стали входить в дом. В это время возле Казанской церкви разорвалась бомба. Дверь распахнулась, а на нас обрушился поток перьев. Оказывается, в комнату, пробив стену, влетел большой осколок и попал в перину, разорвав её в клочья, а мы чудом уцелели.

В свой дом мы попали только через месяц. В окнах стёкла были выбиты, а в комнатах натянуты какие-то нитки. Опасаясь, что это мины, вызвали сапёров, но те ничего не обнаружили. Перебрались в нижнюю комнату, где было одно окно. Его заткнули подушкой. Было темно, но хотя бы тепло. Освещались коптилкой, которую называли «моргас» из-за неровного света. Это было лучше, чем жить в чужой семье, где был другой уклад жизни, возникали сложности с питанием. Все дрова немцы у нас сожгли, печку пришлось топить сухим бурьяном, который собирали по оврагам.

Радость освобождения от немцев для моих родных обернулась целой трагедией. Писатель Константин Симонов, прилетавший в Одоев на второй день после освобождения, в своих заметках затронул проблему жителей, оказавшихся на временно оккупированной территории. Как к ним относиться, если в небольших посёлках единственным средством к существованию была заработная плата? Как им жить во время оккупации? Он призывал в каждом случае внимательно разбираться. 

На деле проблема была решена просто. Всех работавших посчитали пособниками оккупантов, арестовали и решением «особого совещания» без суда и следствия приговорили к разным видам наказания, главным образом, «на 10 лет без права переписки», что в то время подразумевало расстрел. Многого я тогда недопонимал: как может быть врагом    т. Соня, спасавшая жизни наших людей, как добрейший д. Коля сидит в тюрьме и, возможно, подвергается издевательствам? Правда, милиционер Черкасов говорил, что д. Колю уважали и на допросах не били, как других. Он воевал в гражданскую войну, при захвате Воронежа попал в плен к мамонтовцам, был приговорён к расстрелу, но бежал и остался жить и воевать. А здесь оказался «пособником»?

Тётю Соню через несколько дней выпустили из-за отсутствия преступления, и она снова стала работать в школе и жить у друга. Оказывается, на него имела виды другая женщина, тоже работавшая переводчиком, она и написала донос на т. Соню. В августе 1942 года её вновь арестовали и сослали в лагеря на 10 лет в Воркуту, где она и умерла от голода в 1943 году (реабилитирована в 1998 г.).

В Тулу арестованных отправляли в морозный январский день. У входа в милицию собралась большая толпа людей. Ждали очень долго. Наконец, стали выводить арестованных. У многих на лицах следы побоев. Особенно сильно был побит Николаев - «Черкес», как его звали. Начался крик и плач женщин, истерики. Дядя Коля издали попрощался с женой, сыном Юрой, сёстрами. Близко подойти конвойные не разрешали. Всех построили в колонну и повели в сторону Крапивны. Символично, что впереди шла колонна пленных немцев - около сотни человек без конвоя, а за ними колонна арестованных одоевцев, конвоируемая десятком солдат с винтовками наперевес.

В марте жена д. Коли возила ему передачу, но свидания не получила, а когда поехала второй раз в конце мая, то узнала, что он приговорён к «10 годам без права переписки» и отправлен в другое место. На самом деле 12 мая 1942 года он был расстрелян в Туле. По просьбе его сына в 1956 году в Одоеве работала комиссия, по выводам которой д. Коля был реабилитирован в связи с отсутствием состава преступления.

В результате из всех арестованных в живых остались житель Одоева «Сынок», как его звали, вербовавший полицаев, да вернувшийся из лагерей после восьми лет бывший полицай С. Сергеев, которому в 1941 г. было 16,5 лет. Известно, что начальник полиции Гришин 10 лет скрывался в Германии, где и был пойман, осуждён по статье 58 (измена Родине), но из-за давности преступления тоже остался жив.

Маме моей как сестре репрессированных до конца войны работу не давали, мы существовали за счёт помощи дядей, живших в Московской области.

Вот такие воспоминания о войне в Одоеве остались у десятилетнего мальчишки.

 Материал подготовил Ю. НИКОЛЬСКИЙ.