В архиве калужского губернского правления некогда хранилось дело, касающееся случая, произошедшего в вотчине князя Д.В. Ухтомского, в Дубках. Сведения о деле были опубликованы в «Известиях калужской учёной архивной комиссии» за 1898 г. Вып. 11-12 (Калуга, типография губернского правления 1899 г.). Книга ныне доступна в сети.

Дело посвящено, в общем-то, рядовому, мало примечательному событию. Тем такие факты и ценны для всех любителей старины, что рассказывают не о правителях, реформах и сражениях, а о провинциальной жизни и господствующих тогда нравах (причём касаются они именно нашей земли, наших людей, и напрямую связаны с именем выдающегося архитектора князя Дмитрия Ухтомского). Посмотреть на обыденную жизнь давностью в несколько веков не менее любопытно.

Итак, начнём. 

4 мая 1761 года в Одоевскую уездную воеводскую канцелярию было подано «доношение» - не абы какое,  а на имя самой императрицы Елизаветы, жить и править которой оставалось ещё полгода. При ее преемниках подобный случай будет уже невозможен.

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Елизавета Петровна, Самодержица Всероссийская, Государыня Всемилостивейшая! Доносит полковника и архитектора князя Дмитрия Васильевича Ухтомского Одоевской его вотчины села Архангельского, Дубки тож, приказчик Кузьма Шляхтин: сего мая 4 дня 1761 г. имелись быть  в сходке дворовые и крестьяне для господских надобностей и с которыми явился к наказанию за домовые его продерзости дворовый человек Илья Данилов и не допущал до того наказания и сказал за собою государевы слова и дело, которого в силу указов для допросов привели в Одоевскую воеводскую канцелярию и объявляю при сем доношении.

Доношение писал той же канцелярии копиист Иван Сергеев. К сему доношению Кузьма Шляхтин руку приложил».

В 17-18 веках  словосочетание «слово и дело» имело очень конкретный и страшный смысл. Произнёсший эту формулу человек формально объявлял о том, что располагает информацией о произошедшем или готовящемся государственном преступлении. Причём преступление могло быть как «делом»  - то есть деянием, так и «словом». Под последним вполне могло пониматься неосторожное высказывание, скажем, оценка неких действий монарха, отступающая от безоговорочного одобрения и верноподданнического восторга. 

Можно представить, какой простор для доносительства давала данная формула. Кто-то из иностранцев, если не ошибаюсь, англичанин Флетчер, побывавший в России ещё в конце шестнадцатого века, в своих «Записках о Московии» писал, что некоторые бессовестные люди делали из политических доносов род заработка. Просиживая в кабаках, они специально подпаивали простаков, чтобы те сказали нечто крамольное, а затем сдавали бедняг в каталажку. 

Может, данное явление и не носило повального характера, а вот о другой ситуации, не менее абсурдной, сообщает множество источников. «Слово и дело» часто произносили уголовные преступники, особенно те, кому грозила смертная казнь или какой-то калечащий приговор – клеймение, вырывание ноздрей, иные прелести правосудия. Дело в том, что дознавателям следовало тут же прекратить уголовный процесс и начать политический, на котором обвиняемый становился свидетелем. 

Уголовники часто несли любую околесицу, оговаривали кого ни попадя. Могли сослаться на то, что услышали что-то от незнакомого человека. Тогда колодника одевали в специальный балахон, на голову - колпак, полностью скрывающий лицо, лишь с прорезями для глаз. В таком наряде его водили по рынкам, улицам и площадям, чтобы он мог опознать человека, на которого даёт показания. 

Представляете, что творилось, когда такое выводили из острога. Кто знает, что пропащей душе в голову взбредёт? На кого он укажет?

Следствие «по слову и делу» обязательно сопровождалось пытками. На дыбу отправляли и оговоренного, и доносчика. Уголовнику, который это затеял, зачастую терять было нечего, так что он на это шёл…

С петровских времён в России существовали учреждения, занимающиеся политическим сыском. Вначале это был Преображенский приказ, затем на смену ему пришла Тайная канцелярия. Название этих учреждений, как и словосочетание «слово и дело», вызывали у наших соотечественников три века назад оторопь. И вот это прозвучало в селе Дубки 4 мая 1861 года. 

В канцелярии, получив «доношение» приказчика Шляхтина, завели дело за номером седьмым – «Дело секретное о человеке князя Ухтомского Илье Данилове». 
Но политического детектива по-одоевски не получилось. В тот же день Илья был «секретно допрошен» и признался, что «слово и  дело он, Илья, показывал напрасно, избывая от показанного приказчика Шляхтина побоев. А слова и дела он, Илья, как за собою, так и ни за кем не знает».

Вот, кстати, любопытно – попытка окружить себя мраком и тайной свойственно всякой власти или только нашей, российской? Не просто дело, а «секретное», не просто допрошен, а «секретно». И канцелярия тайная. А при императрице Екатерине Первой и императоре Петре Втором высшим правительственным органом был Верховный тайный совет. Ну да ладно, это к делу не относится.

Согласно выписке из ревизской сказки (переписи крестьянского населения) Илье Данилову было в то время 32 года. Возраст и по нынешним меркам солидный, что уж говорить о восемнадцатом веке. Какая нелёгкая заставила его произнести роковые «слово и дело»? Страх побоев, назначенных приказчиком, как он и объяснил? Но неужто он не знал, не понимал, что последствия могут быть ещё страшнее? В законодательстве того времени были чёткие указания, как поступать в таких случаях. Например, по указу императрицы Анны Иоановны прямо говорилось: «кто учнёт за собою сказывать наше слово и дело, а в расспросе станет говорить, что за ним дела и слова нет, а сказывает он то – или отбывая от кого побои, или пьяного обычая, и ему за то: не посылая с городов к Москве учинить наказание: бить кнутом, отдать помещику. А буде помещик взять его к себе не похочет на службу господскую, то, учиня наказание плетьми, написать в солдаты, а ежели он в службу не годен, то, бив кнутом и взрезав ноздри, сослать в Сибирь на серебряные заводы в вечные работы». 

Вот так-то. 

В 1742 году только что вошедшая на престол Елизавета дала образец гуманизации пенитенциарной системы образца 18 столетия, приказав «кнутом не бить, дабы впредь при сдаче в рекруты сданы быть могли». То есть кнут наносил такие увечья, что о годности к военной службе после него речи не шло. Если помещик брал крепостного обратно, то впредь уже в рекруты сдать не мог. По этой причине Елизавета  повелела «вместо кнута бить плетьми нещадно». Касалось это послабление («плети нещадно» вместо кнута)  посадских людей и крестьян ибо и из тех, и из других, дотошно поясняет указ, «рекрут сбор бывает». С прочими же следовало поступать по указу Анны.

К чести Елизаветы Петровны скажем, что в активе её законодательной деятельности не только такие указы. Взойдя на престол, она поклялась, что не подпишет ни одного смертного приговора. И слово своё сдержала. С 1741 года в России фактически была отменена смертная казнь. В последующие сто лет исключения представляли только случаи с Пугачёвым, его соратниками и декабристами. Число смертных казней в нашей стране станет стремительно увеличиваться лишь с нарастанием вала революционного террора во второй половине девятнадцатого столетия. 

Так что же наш Илья Данилов - не понимал, на что идёт, крикнув «слово и дело»? 

Мы ничего о нём не знаем, так зачем же сразу зачислять в глупцы? Разве не могло быть обстоятельств, по которым он сознательно шёл под плети, в Сибирь, в солдатчину? Мало ли, в чём его обвиняли? Обстоятельства дела изложены сглаженно, чтобы не допустить постороннего взгляда во внутреннюю жизнь вотчины: «сходка дворовых и крестьян для господских надобностей», «домовые продерзости» - создаётся впечатление, что к наказанию Ильи Данилова согнали население Дубков.

 Дубки на фото 1980 г.         

Слева - здание молокозавода. Возле церкви - дом священника.

 (Фотография из архива Одоевского краеведческого музея).

Для одоевских властей дело было ясным с самого начала. Но, как мы убедимся, правосудие и тогда не отличалось скоростью производства. Каждый оборот колеса государственной машины был неспешен. И неотвратим. 

В силу императорских указов перво-наперво одоевскому воеводе  Щербачёву следовало получить официальный ответ от Ухтомского, будет ли он брать дворового обратно. И вот в Дубки посылается капрал Тимофей Немцов, который 28 мая доносит, что князя в имении нет. Вместо него в Одоев он притащил приказчика. 

По прошествии времени опять же невозможно понять: в Одоеве полагали действительно найти Ухтомского в Дубках? Он что - был там в начале мая? Тогда история с дворовым человеком Даниловым происходила при непосредственном участии владельца, имя которого просто не стали упоминать? Но, скорее, всё значительно прозаичнее: некий бюрократический формальный ход – официальное обращение по месту, так сказать, прописки. При этом воевода мог отлично знать, что князь Дмитрий на службе в Москве. 

Следующий документ в деле датирован 5 июня. В этот день Кузьма Шляхтин явился к воеводе сам, без капрала, и предоставил то, что сейчас мы бы назвали доверенностью, а тогда «верящим письмом». Дмитрий Васильевич Ухтомский писал приказчику, что если встанет вопрос «надобен ли Илья Данилов в дом наш по-прежнему», тот должен ответить, что  «оный… не надобен, а если он годен быть к службе военной», зачесть поставку рекрута за имением князя на будущее время. «В сём тебе верю, и, что учинишь по сему, пресловить не буду. Князь Дмитрий Ухтомский, 

Москва 1761 г. мая 25 дня». На обороте подпись князя заверил его начальник, статский советник и вице-президент Н.Ф. Кассовинский.

Илье Данилову оставалось ждать своей участи и надеяться, что не прогадал, предпочтя побои по закону побоям по воле приказчика. Только 23 июля воеводская канцелярия рождает приговор со всеми ожидаемыми пунктами – крепостному плети, государству солдата, князю Ухтомскому  - квитанция от военной конторы (тогдашний военкомат) о зачёте рекрута. Что касается побоев, то их тут же и произвели. Хоть здесь избежав волокиты. К началу августа Данилов был и наказан, и прошёл врачебный осмотр, и был признан годным к службе.

Заканчивается «секретное дело №7» в исполнении одоевских чиновников подорожной, выданной солдату Семёну Морозову 11 августа. Он посылался в Москву в контору государственной военной коллегии для «отводу бывшего служителя кн. Ухтомского Ильи Данилова для определения его в военную службу». 20 августа Данилова уже сдали в полк, о чём на подорожной была сделана отметка. 

Впереди у него были 25 лет военной службы. Не самых спокойных – тут и русско-турецкие войны, и поход в Крым, и войны в Польше, и пугачёвщина. Дожив до 57 лет и получив отставку, мог рассчитывать на небольшую пенсию и на свободу. Бывшие солдаты в крепостную неволю не возвращались.

В декабре 1861 г. умерла императрица Елизавета Петровна. Следующий монарх, Пётр III, царствовал очень недолго, но успел принять ряд важных решений, одно из которых - упразднение знаменитой Тайной канцелярии. Петра свергла его жена – 

Екатерина вторая. Вскоре после вступления на престол в октябре 1862 года она своим указом запретила употреблять выражение «слово и дело»: «а если кто отныне оное употребит в пьянстве или в драке или избегая побоев и наказания (это была, как мы видим, распространённая практика, коли указы постоянно об этом говорят), таковых тотчас наказывать так, как от полиции наказываются озорники и бесчинники». 

Дмитрий Ухтомский представитель старинного, но небогатого княжеского рода, родился в селе Семёновском Пошехонского уезда Ярославской губернии. В возрасте 12 лет был отправлен в Москву для обучения в Школе математических и навигацких наук, которую и окончил в 1733 году. В 1744 году Ухтомский получает официальное признание, титул государственного архитектора и капитанский чин.

Крупный успех архитектора связан с коронацией Елизаветы Петровны в 1742 году. Авторству Ухтомского принадлежали многочисленные триумфальные арки («ворота») и павильоны. В 1753 - 1757 годах он перестроил одни из этих ворот в Красные ворота, впоследствии уничтоженные в 1928 году. Ухтомский застроил соседнюю Басманную слободу, в т. ч. выстроил Храм Никиты Мученика - крупнейший сохранившийся памятник позднего барокко в Москве. Однако большинство построек Ухтомского были уничтожены пожарами, а Кузнецкий мост был засыпан в 1817-1819 годах.

В 1741-1770 годах строится колокольня в Троице-Сергиевой Лавре, ордерный строй которой предполагалось дополнить скульптурами аллегорического содержания. Однако в окончательном виде на их местах (по углам ярусов) были размещены вазы.

В 1750-е годы руководил перестройкой и реставрацией Кремля. В 1749-м основал Дворцовую школу, в которой обучались такие мастера, как Матвей Казаков, Иван Старов, Александр Кокоринов.

Данная справка взята в Википедии, где, кстати, сказано, что Ухтомский в 1760 году был отправлен в отставку по подозрению в растрате. Обвинение было снято с Дмитрия Васильевича в 1767 году, но на службу он больше не вернулся. Изложенные в настоящей статье данные доказывают однако, что и в 1761 году он продолжал служить.

Творения зодчего Д.В. Ухтомского:

Колокольня Троице-Сергиевой лавры.

Красные ворота в Москве.